Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут.
М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
На сегодняшний день роман «Мастер и Маргарита» по большому счету уже проанализирован вдоль и поперек. Для нас, простых читателей, это хорошо: вопросов при прочтении романа возникает много, и практически на любой из них уже дан ответ (и далеко не один) в многочисленных работах литературоведов. А вот для многих исследователей некрупного калибра давно настали черные дни: по-настоящему крупное булгаковское открытие сделать не легче, чем обогнать Усэйна Болта на стометровке, и остается лишь копаться в мелочах. Но мелочи – они для простых смертных вроде меня, а различные кандидаты в доктора, как известно, обязаны говорить новое слово в науке. Причем, увы, в случае недобросовестных исследователей новизна этого слова часто важнее его истинности. Вот и приходится беднягам трактовать булгаковский роман шиворот навыворот.
Вот, скажем, один из примеров. Некоторые подобные исследователи предлагают задаться вопросом: какой персонаж «Мастера и Маргариты» на самом деле является автором вставного романа о Пилате? Действительно ли единоличный создатель – мастер, как это принято считать в ортодоксальной булгакологии?
Действительно, давайте вспомним, как в «Мастере и Маргарите» читателю подается роман о прокураторе: в первый раз он предстает перед нами как рассказ Воланда (глава 2), во второй раз – как сон Иванушки (глава 16) и в третий раз – как рукопись мастера (главы 25–26). Но при этом все три фрагмента совершенно однородны как фабульно, так и стилистически. Другими словами, ясно, что рассказ Воланда на Патриарших с точностью до буквы совпадает с первой главой рукописи мастера. А из этого следует, говорят нам некоторые литературоведы, что Воланд рукопись мастера читал. Более того: по их мнению, мастер написал свой роман именно «по заказу» Воланда (возможно, и сам не осознавая того), воплотив в романе навеянные Воландом мысли и идеи.
Ну что ж, попытаемся в этом разобраться. Итак, если центральная идея «Мастера и Маргариты» в том, что мастер пишет роман по наущению Воланда, то Булгаков обязательно должен дать ответ: а для чего Воланду это, собственно, нужно?
Сторонники этой версии отвечают так: Советский Союз тридцатых годов всеми силами пытался изгнать религию из жизни своих граждан. И дьявол «заказывает» мастеру роман именно для того, чтобы занять освободившееся место собственным евангелием – евангелием от сатаны (рукопись мастера, говорят нам такие исследователи, вполне достойна этого звания: слишком уж она далека от канонических евангельских рассказов).
Хорошо, предположим, что на Патриарших Воланд пересказывает Берлиозу и Бездомному именно прочитанный накануне роман мастера. Получается, дьявол доволен тем, как выполнен его заказ, и вполне может приступить к осуществлению своего коварного плана. Для этого остался лишь один шаг: нужно посодействовать изданию рукописи. Ведь самому мастеру в условиях советской литературной политики опубликовать его, очевидно, не удастся. Так вот: мы видим, что Воланд и пальцем о палец не ударил для публикации романа – а при его возможностях, очевидно, это было бы ему раз плюнуть. Как же он при таком поведении может быть заказчиком?
Короче говоря. В соответствии с принципом Оккама не будем множить сущности и признаем очевидное: из фабулы «Мастера и Маргариты» со всей очевидностью ясно, что рукопись мастера Воланду абсолютно не нужна. Единственный раз Воланд видит ее после своего бала (в 24 главе), наскоро пролистывает страницы, интересуется причиной выбора такой необычной темы и возвращает стопку листов мастеру. Который, кстати сказать, на следующий же день сжигает ее (уже во второй раз), и Воланд снова никак ему в этом не препятствует. Хочешь не хочешь, приходится признать, что никакого практического интереса роман у Воланда не вызывает.
Рассказ Воланда на Патриарших, сон Иванушки и роман мастера о Пилате существуют независимо друг от друга.
(Кстати, заметим в скобках, что центральная фигура вставного романа – именно Пилат, а вовсе не казненный бродяга-философ. Будь в самом деле Воланд заказчиком романа, как его пытаются выставить упомянутые исследователи, он бы заказал роман именно об Иешуа, а не о прокураторе – до Пилата-то дьяволу какое дело?).
Тогда мы возвращаемся к вопросу: как же быть с фабульно-стилистической цельностью романа о Пилате, разбитого на три фрагмента?
Ну что ж, попробую и я поиграть в высокоумного литературного исследователя.
Мне кажется, понять и объяснить это момент поможет Кант – «старик Иммануил», который, к слову, возникает в первой же главе «Мастера и Маргариты».
(Был бы на моем месте какой-нибудь булгаковед-демагог, он бы обязательно назвал упоминание Воландом Канта «ключом к пониманию романа». Ибо, как известно, искать ключи к пониманию в случайных мелочах – первейшая задача недобросовестных булгаковских исследователей. Вторая же их задача – доказать, что подобные мелочи по замыслу автора означают совсем не то, чем кажутся на первый взгляд.)
Я же, не пытаясь выдать упоминание Канта в первой главе романа за некий таинственный «ключ», тем не менее, обращусь к его суждениям. Вернее, к одному конкретному понятию, введенному им в философию: понятию «вещи в себе».
Если кто подзабыл, что это такое, напомню в двух словах: Кант учил, что одну и ту же вещь (объект, явление, событие) различные люди видят по-разному: каждый из нас воспринимает ее субъективно. А какова эта вещь на самом деле, независимо от нашего восприятия, нам узнать не дано. Вот эту всамомделишнюю сущность вещи, не искаженную нашим субъективным восприятием, Кант и назвал «ding an sich» – «вещь в себе» (более точный, хоть и непривычный перевод – «вещь сама по себе»).
Так вот, возвращаясь к «Мастеру и Маргарите». Отсутствие различного восприятия евангельских событий, несмотря на взгляд глазами трех субъектов (Воланда, Иванушки и мастера), и означает, что описанные евангельские события представляют собой именно «вещь в себе»: объективную картину, не искаженную восприятием ни одного из рассказчиков. Соответственно, в реальности «Мастера и Маргариты» евангельские события представляют собой отнюдь не ложь Воланда. Все с точностью до наоборот: эти события истинны по определению. Мастер смог рассказать о них, потому что оказался гением-творцом, Воланд – потому что видел все сам, что же касается сна Иванушки – после встречи с Воландом он оказался так близко к краю привычной реальности, что появилась возможность заглянуть за этот край.
Но каждый из них, повторюсь, видит картину объективную, истинную, не искаженную. Видеть ершалаимские события по-своему и спорить об увиденном Булгаков оставляет нам (чем упомянутые недобросовестные литературоведы и пользуются).