Повторение пройденного
Про дом номер десять на Садовой и его заслуги в области русской литературы я уже писал, так что не будем повторяться и пройдемся по фактам кратко, легкой стопой.
Итак, в двадцать первом году после лишений гражданской войны и тяжелых болезней Булгаков приезжает в Москву с твердым намерением обосноваться в столице и стать писателем. У него уже есть кое-какие публикации, он уже попробовал себя в качестве драматурга, но все это были вещи несерьезные – а вот в Москве он себя еще покажет. Если, конечно, сможет найти в переполненной столице комнату. Или койку. Или хоть какой-нибудь угол в койке.
К счастью для будущего классика, в одной из первый московских коммунальных квартир живет его сестра Надежда с мужем. Они скоро съедут отсюда, и могут оставить в полновластное владение Михаилу Афанасьевичу и его жене свои двадцать квадратных метров в пролетарской коммуналке. Шариковы, Швондеры и прочие Аннушки прилагаются как бесплатный бонус в качестве соседей.
Сегодня в этом доме музей – собственно, даже два музея Булгакова. Тот, что расположен в упомянутой коммуналке, называется «Нехорошая квартира»: именно здесь Булгаков поселил Воланда в «Мастере и Маргарите». Правда, не все посетители сюда доходят: войдя во двор дома, они поворачивают в гостеприимно распахнутые двери музея «Булгаковский дом», и даже не подозревают о существовании в соседнем подъезде второго музея. Я очень люблю «Булгаковский дом», но сегодня мы все-таки пройдем вглубь двора и поднимемся по лестнице на пятый этаж в «Нехорошую квартиру».
Коммуналка
Длинный коридор с дверями по обе стороны – по пять слева и справа. В двадцатые тут жили различные пролетарские элементы, как то: хлебопек, милиционер, проститутка (или она не относится к пролетариям?), слушатели курсов, просто «без работные» (как указано в домовой книге), а также затесавшийся среди них белой вороной некий молодой интеллигентный литератор с супругой.
А сейчас в каждой комнате бывшей коммуналки размещаются экспозиции, посвященные этому самому литератору. Заглянем в несколько комнат и посмотрим, что там для нас припасено сотрудниками музея.
Но перед этим еще в коридоре обратим внимание на оригинальную архитектуру этого дома. К примеру, в комнатах под потолком расположены неизменно удивляющие посетителей овальные иллюминаторы, выходящие в коридор. Сейчас они могут сойти за элемент декора, а в суровые двадцатые годы эти окошки были вполне функциональны. Кое-кто уверяет, что сделаны они были для удобства наблюдения бдительных пролетариев друг за другом, но на самом деле все гораздо прозаичней. Просто электрический свет, проникавший из комнат наружу, позволял экономить на освещении коридора. Даже туалет, расположенный по другую сторону коридора, был снабжен таким окошком в вышине: авось, и до него достанет свет из комнат. Электричество было дорогим удовольствием.
Первый московский кабинет
Экспозиция этой комнаты носит громкое название «Первый кабинет Булгакова-писателя». Тут, конечно, музей лукавит. Писать Булгаков начал задолго до того, как поселился в этой комнатке. Но ведь и в самом деле, нельзя же было назвать экспозицию «Первый кабинет Булгакова-писателя, где тот писал не какую-то ерунду, а серьезные вещи, причем не просто так, а публикуясь, да при этом не во всяких там владикавказских газетах, а в московских издательствах» (хотя это название, безусловно, и было бы точней). В общем, не будем придираться к названию, и, наконец, осмотримся вокруг.
Прежние гостеприимные хозяева комнаты оставили Михаилу Афанасьевичу с Татьяной Николаевной не только драгоценную жилплощадь, но даже кое-какую мебель. Ее, правда, явно не хватало для нормальной жизни: сначала даже обед супругам приходилось накрывать не на столе, а на кухонном шкафчике.
Однако хозяйственный Булгаков начинает обживаться, и комнатка мало-помалу наполняется приобретенной по случаю мебелью. Татьяна Николаевна вспоминала: «Это была будуарная мебель во французском стиле – шелковая светло-зеленая обивка в мелкий красный цветочек. Диванчик, кресло, два мягких стула, туалетный столик с бахромой… Два мягких пуфа. Для нашей комнаты эта мебель совсем не подходила – она была слишком миниатюрной для довольно большой комнаты. Но Михаил все хотел, чтоб в комнате было уютно».
Висящая слева инсталляция называется «Трудные годы» и по замыслу автора собирает воедино осколки домашнего быта коммунальной квартиры, и раскрывает один из основных мотивов творчества писателя – тему утраченного Дома.
Самые дотошные ценители Михаила Афанасьевича могут попытаться вспомнить, откуда в инсталляцию попал каждый из осколков. Ну вот, например, слева диванная пружина, впивавшаяся в бок Максудову в «Театральном романе». А справа – бутыль из-под аннушкиного подсолнечного масла. Дальше сами.
Валентин Катаев вспоминал: «У синеглазого был настоящий большой письменный стол, как полагается у всякого порядочного русского писателя, заваленный рукописями, газетами, газетными вырезками и книгами». В начале двадцатых, в эпоху дефицита всего, не каждый литератор мог похвастаться даже такой необходимой вещью, как письменный стол. И то, что Булгакову посчастливилось обзавестись им, вполне могло служить поводом для гордости.
Специально для девушек добавлю, что Булгаков к тому же был блондином.
Сегодня в пятидесятой квартире, правда, стоит не тот стол, о котором писал Катаев. Но и этот тоже примечательный: за ним, пусть и совсем в другой квартире, работал булгаковский дядя Николай Михайлович Покровский – тот самый, с которого Булгаков писал профессора Преображенского.
Нырнём на секунду из реального пространства квартиры в пространство художественное: смотрите, справа на стене – коробочка, в которой автобиографичный Максудов из «Театрального романа» разглядел движущиеся фигурки своей будущей пьесы. Таких коробочек в музее целых пять, и в каждой свои фигурки.
И вынырнем обратно – не до конца, конечно.
На столе лампа с зеленым абажуром – фетиш булгаковедов наряду с кремовыми шторами (впрочем, это ближе уже не «Мастеру и Маргарите», а «Белой гвардии» – ей, как известно, посвящен киевский музей).
Над столом – книжная полка с двумя то ли сфинксами, то ли русалками, поддерживающими ее на манер кариатид. Эту полку в 1921 году купили Михаил Афанасьевич с Татьяной Николаевной, обживая недавно доставшуюся им комнату. На полке заголовок газеты «Накануне» (с ней Булгаков сотрудничал в двадцатые), вывернутый шиворот навыворот – «Ненунака». По воспоминаниям Катаева, Булгаков действительно забавы ради повесил такую штуку на стене перед столом.
И, конечно, книги, книги, книги. К книгам Михаил Афанасьевич питал страсть, необычную даже для писателя. В 1921 году новоиспеченный москвич Булгаков, всё имущество которого помещалось в небольшом ручном чемоданчике, в письме матери обозначает обязательную задачу: «восстановить норму – квартиру, одежду и книги. Удастся ли – увидим». Как видим, удалось.
Синий кабинет
В первой комнате по правую руку воссоздан образ «Синего кабинета» – писатель любил этот цвет и всегда мечтал о комнате с синими стенами, где он смог бы с головой уходить в работу. В тридцатых годах он смог, наконец, исполнить свою мечту. Правда, произошло это уже не здесь. В синий цвет были выкрашены стены в комнате на Большой Пироговской улице, а потом и в кабинете в Нащокинском переулке. В квартире в Нащокинском Михаил Афанасьевич с третьей женой Еленой Сергеевной провел последние шесть лет своей жизни.
Это был специальный писательский дом. Соседями Булгаковых тут были Ильф с Петровым, Мандельштам и многие другие советские литераторы. Если бы этот дом дожил до наших дней, его стены, пожалуй, можно было бы облицевать мемориальными досками сверху донизу. Однако, увы, дом не сохранился – его снесли в 1976 году, так что теперь лишь в одной комнате «Нехорошей квартиры» на Садовой можно окунуться в волшебную атмосферу, где создавались «Мольер», «Театральный роман» и, разумеется, «Мастер и Маргарита».
Нельзя обойти вниманием массивный секретер красного дерева в углу – за ним Булгаков работал во второй половине тридцатых годов. А это значит, что, скорее всего, именно на этой откидной полочке-конторке Михаил Афанасьевич создавал рукопись своего закатного романа «Мастер и Маргарита». А через двадцать лет после смерти писателя его вдова, Елена Сергеевна, усаживала за этот секретер тех немногих счастливцев, которым в виде особого расположения дозволялось читать эту рукопись.
Сегодня на всякий случай секретер обнесен ограждением, но это не помешает благоговейно прикоснуться к святыне.
такую же шапочку в романе он подарил своему мастеру
По преданию, бытовавшему в доме Булгаковых, этот секретер когда-то принадлежал Гоголю. Так оно на самом деле или нет, пожалуй, сегодня сказать наверняка не удастся. Как бы там ни было, в глубине секретера стоит портрет Николая Васильевича – знак уважения писателю, которого Булгаков считал своим учителем.
А на секретере стоит портрет самого Булгакова, написанный в двадцать пятом году Остроумовой-Лебедевой. По-моему, не очень удачный портрет.
А что еще есть в комнате? Есть, например, пузатый шкаф середины девятнадцатого века – он стоял в гостиной квартиры Булгаковых в Нащокинском переулке. Благодаря своей конструкции эта хитрая штуковина могла выступать в роли не только платяного шкафа, но и секретера, и бюро, и комода. Консервативный Булгаков всегда питал страсть к старинной мебели, стараясь окружить себя атмосферой патриархального уюта, подобной той, которой награжден мастер в увитом виноградом доме с венецианскими окнами.
На покрытом белой скатертью столике стоит радиоприемник в ореховом корпусе – точно такой же был у Булгакова. Правда, обзавелся им писатель через несколько лет после того, как съехал с этой квартиры. В 1939 году уже смертельно больной Булгаков напишет своему другу П. Гдешинскому: «Я лежу, лишенный возможности читать и писать <…> связывает меня с внешним миром только освещенное окошечко радиоаппарата, через которое ко мне приходит музыка».
Редакция
В самой дальней комнате открыта выставка, посвященная редакции газеты, где печатался Булгаков. Правда, какой именно газеты, сказать трудно – видимо, некой обобщенной Газеты.
Например, на стене висит картинка некого берлинского дома, располагавшегося по адресу Бойтштрассе, восемь. Здесь специально для русских эмигрантов (коих в двадцатых годах было в Берлине порядком) издавалась советская газета «Накануне», сотрудником которой был Булгаков – его фельетоны переправлялись в Берлин почтой. На широком столе раскидано несколько номеров этой газеты.
А вот сам стол вместе с прочей мебелью этой комнаты попал сюда из редакции газеты «Гудок», фельетоны в которой помогли Булгакову не умереть с голоду в двадцатых годах. Если вы помните во многом автобиографический «Театральный роман», там эта газета упоминается под названием «Вестник пароходства» (в реальности газета была не пароходная, а железнодорожная).
В двадцатые годы эта, в общем, заурядная газета прославилась своей четвертой полосой, где печатались злободневные фельетоны. Помимо Булгакова, «Гудок» умудрился собрать под крыло своей юмористической страницы таких мастеров пера, как Юрий Олеша, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров, Исаак Бабель и многих других. «Гудок» жив до сих пор, но никогда с тех пор он не мог похвастаться таким штатом юмористов. Да, пожалуй, таким штатом юмористов не могла похвастаться и ни одна другая газета – ни до, ни после «Гудка».
Мебель вот из какой замечательной газеты вы найдете в этой комнате булгаковского музея. Жаль только, что, собственно, с Булгаковым эта мебель разминулась: в редакции она появилась аж в конце сороковых, когда Михаил Афанасьевич застать ее уже никак не мог. А раз так, пойдем-ка мы по музею дальше. Тем более, что сам Булгаков, скажем откровенно, не испытывал особой гордости за свои публикации ни в «Накануне», ни в «Гудке», и не очень любил вспоминать о них.
Кухня
Сердце коммунальной квартиры – общая кухня.
Вдоль одной стены правильными шеренгами расставлены и разложены предметы быта эпохи: примусы, которые нужны, раз есть кастрюли. Бутыли керосина, которые нужны, раз есть примусы. Пожарная каска, которая тоже не будет лишней, раз есть керосин.
В противоположность горизонталям полок этой стены напротив вздымается под небеса вертикаль более габаритных вещей коммуналки.
Под этим образцом коммунального народного искусства гости музея проходят с опаской. И не зря. Штатива для фотоаппарата у меня не было, и я решил исправить это досадное обстоятельство, установив свою мыльницу на какую-нибудь поверхность, торчащую из этой груды хлама (повыше примуса, но пониже велосипедного колеса – метрах в двух над полом). И вот в процессе установки я неожиданно осознал, что вся эта композиция значительно менее устойчива, чем можно ожидать от музейного экспоната. Пока я пристраивал фотоаппарат на шаткую опору, меня не покидало неприятное ощущение, что сейчас что-нибудь рухнет сверху, и хорошо, если не на затылок.
Однако же бог миловал, и теперь у меня есть фотография той самой Аннушки – как-нибудь по-другому ее висящий на стене портрет я бы сфотографировать не смог.
А еще в кухне стоит тумбочка, на верхней полке которой лежит радиоприемник. Поскольку в музее, понятно, всё должно быть наполнено концентрированным символизмом, то я решил считать чайку на передней панели приемника аллюзией на МХАТ, к которому Булгаков питал весьма сильные и противоречивые чувства. Кажется, я замечаю у себя признаки синдрома поиска глубокого смысла.
Ну вот, пожалуй, и все на сегодня. Будете в Москве – не забудьте заглянуть сюда, тем более, что сейчас музей поглощен реализацией новой концепции развития. Конкурс на нее выиграли, как ни странно, итальянцы, и теперь планируется создать на базе музея какой-то «литературный парк». Что ж, посмотрим, что из этого выйдет.